Мамлюк - Страница 21

Прислонясь к основанию высокой мачты, сидела молодая невольница в опрятном домотканном платье. Лицо ее было закрыто платком. Пленница плакала.

Плакали и причитали и другие невольницы. Но человек смиряется со всякими невзгодами: в то время как некоторые пленные горько оплакивали свою судьбу, другие, махнув на все рукой, ждали разрешения своей участи.

Легче свыкались со своим горем молодые. Сначала они горько рыдали, но постепенно сдавались. На их лицах нет-нет начинала появляться улыбка, и они даже пытались развлечься… но все-таки и у них иногда печаль затуманивала глаза: они вспоминали родителей, отчий дом, родные поля и леса. Тогда сильней начинали биться их сердца, тень пробегала по лицам, и слезы — единственное утешение — капля за каплей стекали по щекам.

— Гасан, что с нею делать? Все плачет и рыдает эта проклятая баба! Уже третий день, как мы покинули Поти, а эта гяурова дочь никак не может успокоиться, — смеясь, обратился один из надсмотрщиков к другому. — Клянусь аллахом, можно оглохнуть от ее причитаний и стонов.

— Хочешь, я ее успокою? Эти ахи-охи и мне осточертели. Нынче ночью плач этой бабы разбудил меня и прервал такой чудесный сон, что я чуть было не огрел ее плетью.

— Вспоминает, вероятно, своего муженька. Ха-ха-ха! — захихикал надсмотрщик.

— А мы-то на что? Вряд ли ее муж мог бы с нами потягаться… Любой правоверный, как бы он ни был некрасив, все же лучше гяура, — самодовольно заявил Гасан и подошел к плачущей женщине.

— Эй, ты, ханум! Эй, ханум! Все плачешь и плачешь… Хватит! Никто из близких тебя все равно не услышит, — обратился он к ней.

Она подняла вуаль и черными заплаканными глазами посмотрела на надсмотрщика.

Одурманенный страстью Гасан без стеснения притянул к себе пленницу и схватил ее за грудь.

Женщина вскрикнула, оттолкнула насильника и встала. Но он крепко обхватил ее за шею и попытался поцеловать. Неожиданно кто-то с такой силой ударил османа по спине, что он отшатнулся от пленницы. Гасан вне себя от ярости обернулся. Перед ним стоял невольник в рваной чохе, с войлочной шапочкой на голове. Лицо его было искажено гневом.

— Ах ты, язычник! Разве ей мало горя и унижений? Ты хочешь еще опозорить ее? Я бы надел на тебя бабий платок за такое геройство! — сверкнув глазами, крикнул невольник.

— Как ты посмел, гяур, прикоснуться ко мне? — зарычал осман и схватился было за плеть, торчавшую за поясом; но не успел он даже взяться за рукоять и замахнуться, как уже валялся на палубе.

Поднялся страшный переполох. Невольницы неистово вопили. Сбежавшиеся надсмотрщики стали беспощадно избивать юношу, заступившегося за женщину. Отчаявшийся невольник вырвал у надсмотрщика плеть и начал стегать ею направо и налево. Но самому юноше тоже пришлось тяжело: османы набросились на него, и вскоре его полуголая спина вздулась и вся посинела от побоев. Однако он успел все же сбить с ног еще нескольких надсмотрщиков. Не остались безучастными и другие невольники. В османов полетело все, что только могло подвернуться под руку.

На шум сбежались работорговцы и вооруженная охрана. Появился и капитан.

— Что тут происходит? Что случилось? Успокойтесь, проклятые! — завопил Али-Юсуп.

Увидев отражу, невольники притихли.

— Вот этот, вот этот, эффенди! — указал один из надсмотрщиков на невольника с окровавленной спиной. — Это он затеял драку и первый ударил Гасана.

— Да ведь это невольник Зайдола! — послышалось несколько голосов.

— Он зачинщик! — закричал Ибрагим. — Сто плетей ему за это!..

— Постой, не торопись. Узнаем, в чем дело? — посоветовал Али-эффенди.

— Какие там сто?.. Он уже все двести получил!.. Выясним, из-за чего все началось? — возмущался Зайдол.

— Во всяком случае, такое безобразие на корабле недопустимо. Невольники избили даже нескольких моих матросов! — негодовал капитан.

— Османы! — закричал в отчаянии седой невольник. — Не позорьте себя! Не будьте зверьми! Довольно нам унижений! Не то знайте: мы погибнем, но и вас отправим на дно моря! Все равно нам не на что уже надеяться! Отвергнутые богом и людьми, мы и без того обречены на гибель!

Седого грузина поддержали и другие пленные.

— Пусть нас перережут, — терять нечего: все равно не жильцы мы на этом свете! — кричали невольники.

— Да тише вы, замолчите! Успокойтесь, дайте разобраться! — старался перекричать всех Али-эффенди.

Но не так-то легко было утихомирить потерявших терпение, разбушевавшихся пленных. Мало-помалу выяснилась причина бунта.

— Нельзя, нельзя так вести себя, клянусь аллахом, — степенно проговорил Али-Юсуп. — Это недопустимо. Гасан безусловно неправ. Нельзя было так непристойно обращаться с женщиной, да еще при свете дня.

— Как он посмел прикоснуться к ней?! — горячился рябой Зайдол. — Гасан ведь не мой надсмотрщик! По какому праву он пристал к моей невольнице?.. Я знаю, его подговорил Ибрагим!

— Да ты что?.. В своем уме? — воскликнул Ибрагим. — Я-то здесь при чем? Это все — твои проделки!.. Ведь еще минута, и я выиграл бы в нарды твоего ахалцихца.

— Я требую, чтобы твои надсмотрщики не смели трогать моих невольников! — кричал Зайдол, то и дело хватаясь за рукоятку заложенного за пояс пистолета.

— Слыханное ли дело? Побойся аллаха! — горячился Ибрагим. — Понять не могу, правоверные, что за козни приписывает мне этот человек?! Мы играли в нарды там, в каюте; я и шагу оттуда не сделал, а он теперь все валит на меня!

— Ну, все вы хороши! Разве это достойно вас, купцы? — вмешался капитан. — Поначалу я тоже несколько погорячился и забыл, что гюрджи — народ вспыльчивый. С ними надо быть поосторожнее. Шутки в сторону, — не следует доводить пленных до отчаяния. Иначе все мы можем пострадать. Разве не случалось, что невольники топили корабль?