Мамлюк - Страница 10

— Скоро хватились?

— Какое там!.. Хватились-то не скоро… Но мальчик мне не давал покоя. Начал крутиться вьюном, чуть не выскользнул вместе с веревкой. По чем попало колотил меня этот негодник кулаками, да так, что и сейчас всю спину ломит. Он довел меня до того, Кучуи, что я подумал: «К черту все! Пущу пулю в лоб этому парнишке и успокоюсь». Он не угомонился, пока не выбился из сил. Едва я миновал горы и достиг рощи Сорты, как услышал крики и ружейные выстрелы. Разыгралась такая история, что можно было подумать, будто меня преследует все село. Попади я тогда крестьянам в руки, искромсали бы твоего Тенгиза, как редьку. Скажу тебе, Кучуи, одно: не желай себе на этом свете ничего лучшего, чем хороший конь! Да благословит господь того, кто взрастил моего скакуна! Это тот самый жеребец, которого я привез из Гурии в прошлом году. Не будь его, я валялся бы где-нибудь изрубленный на куски. Конь скакал до Абаши без отдыха. Затем наступила ночь, и я спасся.

— А как нам быть теперь? — спросил Тенгиза Кучуи.

— В Орпири есть у тебя лодка?

— А ты что, через Орпири думаешь пробираться?

— А как лучше?

— Через Орпири не советую: там очень опасно. У каждого причала и по дороге царская стража. Могут заметить что-нибудь подозрительное и схватить тебя! Тогда никакие молитвы тебе не помогут. Возможно, что и не убьют, но в наказанье выколют глаза. Иди после этого куда хочешь и как хочешь.

— Нет, лучше девять смертей, чем такая жизнь!.. А куда, по-твоему, безопаснее сунуться? Может, через Суджуни?

— Упаси боже! Там, должно быть, тебя уже поджидает засада. Дороги сейчас, пожалуй, все закрыты. Ты что думаешь, только мы одни умные, а все остальные — дураки?

— Как же быть?

— Постой, — не спеша ответил Кучуи и потер лоб. — Знаешь, что мне пришло в голову?

— Говори!

— Широкое Чкони знаешь?

— Знаю.

— Как раз напротив Чкони, на этом берегу, в Риони впадает Черный Поток. Очень глухое место. Проехать туда верхом невозможно. Там такие болота и топи, что, если удастся пробраться пешком, надо трижды поблагодарить бога. Первый пойду я, утащу где-нибудь лодочку и буду поджидать тебя к полуночи. Если я не подцеплю лодку в эту ночь, нам придется скрываться до завтрашнего вечера в лесу.

— Вся надежда на тебя, Кучуи. Раздобудь лодку. Мне лишь бы Риони переплыть, а там я спасен. Сбереги мне коня до возвращения, не спускай ни на минуту с него глаз, паси на хорошем лугу. Но только, боже упаси, чтобы он не ввелся вредной травы… Только на тебя и надеюсь, Кучуи. Поручаю тебе коня, как самого себя.

— Не беспокойся! Кучуи не нуждается в таких наставлениях. Но помни: приблизившись к Широкому Чкони, свистни мне два раза. Переждав немного, свистни опять дважды. Если я отзовусь, знай, дело на мази, и подходи ко мне смело. А пока что я принес тебе малость подзакусить, — сказал Кучуи и, достав из-под полы чохи что-то, завернутое в тыквенные листья, передал Тенгизу. — Когда наступят сумерки, принесу еще кувшинчик вина и тогда заберу коня, — добавил он.

Кучуи осторожно вышел на тропинку и скрылся в чаще.

IV

Священник Марков Дабадзе, закончив работу в огороде, умылся и присел отдохнуть на широкую и длинную скамью на балконе своего чистенького домика. Была суббота, и священник решил подготовиться к воскресной обедне.

Отец Маркоз был хорошо известен по всей Грузии, как глубоко верующий человек, правдолюб, книгочий и обладатель прекрасного голоса. Ему было за семьдесят лет. Два его сына, тоже священники, жили в соседних селах, три дочери повыходили замуж, и Маркоз остался вдвоем со своей женой Марикой, всеми уважаемой женщиной, делившей с мужем радости и печали.

Священник Маркоз был из дворян. От отца ему досталось в наследство несколько крепостных. Получив от них небольшой выкуп, Маркоз освободил крестьян от оброка. В доме у священника оставалась дочь его бывшего крепостного — Лерцамиса, теперь уже пожилая женщина. Она выросла в семье Маркоза, потом вышла замуж, но, потеряв мужа и детей, вернулась навсегда в дом священника.

Отец Маркоз был в те тяжелые для родины времена единственным утешением своей паствы. Вся Грузия — Восточная и Западная, — разоряемая внутренними и внешними врагами, являла тогда собой довольно печальную картину. Чтоб представить себе положение Карталинии и Кахетии той эпохи, достаточно вспомнить слова известного поэта Давида Гурамишвили:

Карталинии напасти мог исчислить лишь мудрец,
Сладость стала горькой желчью для измученных сердец.
А грузины стали жертвой вражьих козней под конец,
И отверг людей греховных возмутившийся творец.

В еще более тяжелом положении была Западная Грузия: имеретинский царь, владетельные князья Гурии, Одиши и Абхазии и окружающие их вельможи враждовали между собой, ослабляя тем самым друг друга. Они — эти сильные мира сего — словно состязались во зле и преступлениях. Но самым большим зверством в те годы было похищение людей и продажа их туркам. Турция умело пользовалась затмением разума и падением нравов тогдашних правителей Грузии. Все более или менее значительные крепости, такие, как Кутаиси, Поти и Шорапани, были заняты османами. Тысячами отправляли они оттуда в Стамбул невольниц для украшения гаремов турецкой знати и невольников — для пополнения рядов турецкой армии.

Неисчислимые бедствия обрушились на крестьянство; оно испытывало невыносимые страдания. Все терзали и обирали крестьян, а сочувствия и помощи им ждать было неоткуда. Как всегда в такие времена, люди перестали доверять друг другу, сделались двоедушными. В эту пору лихолетья отец Маркоз выступал разоблачителем несправедливости, защитником угнетенных, проповедником единения и братства, противником зависти и вражды. Он никого не боялся — ни князей, ни самого Гуриели, и жестоко порицал тех, кто торговал невольниками. Немало пленных, уже намеченных к отправке в Стамбул, удалось ему освободить. Простой народ боготворил отца Маркоза, знатные люди не любили его, но невольно уважали за бескорыстие, человеколюбие и стойкость; к тому же священник был большим тружеником и считался состоятельным человеком. О нем отзывались с большим почтением и похвалой не только в Гурии, но и в Имеретии и в Мегрелии.