Мамлюк - Страница 18

— А вот и Черный Поток, — сказал мальчик.

— Вот ты различаешь, а я ничего не вижу. Какая кромешная тьма. Тяжело быть стариком. В твоем возрасте и я прыгал, как ты, и видел зорко, как кошка. Но время берет свое. Эх, где ты, молодость?! Сколько воспоминаний у меня связано с этим Черным Потоком… В те дни я заканчивал учение в монастыре и готовился в дьяконы, — мягко начал священник, — нам и теперь живется не сладко, а тогда жизнь была сущим адом. Как-то в монастырь прибежал незнакомый человек: «Спасайтесь! Идут османы…» — крикнул он.

Рассказ отца Маркоза прервался на полуслове. Он вдруг застонал и упал с мула. Животное отчаянно брыкалось. Хвичо не успел опомниться, как очутился в чьих-то крепких руках.

— Заткни ему рот и — в мешок! — услышал мальчик торопливый шепот. Что было дальше, он не запомнил, так как от испуга потерял сознание. Когда Хвичо опомнился, он был уже привязан к седлу и какие-то неизвестные везли его по лесу.

На второй день по всему селу передавалось из уст в уста:

— Какое обрушилось на нас несчастье, отца Маркоза сбросил с себя мул, и он разбился…

— О, горе нам, горе! И какой был божий человек — прямо святой, — сокрушались удрученные крестьяне.

IX

По Черному морю, распустив паруса, плыл корабль. Синие волны с пенными гребнями набегали одна на другую и грозно бились о борта. Казалось, даже величавей стихия возмущена кораблем и пытается разрушить его толстые борта, чтобы потопить в бездне это вместилище зла. Но волны не могли осилить парусник, разбивались на бесчисленные брызги и падали в бушующее море. Собравшись с силами, они вновь кидались в атаку и с еще большей яростью налетали на корабль. Но он оставался победителем — бесстрашно рассекая волны и совершенно не считаясь с их грохотом, корабль, не сворачивая с намеченного пути, шел на Стамбул. Однако не успокаивались волны. Они знали, что их час придет. Подымется ураган, придаст им необычайную силу, и тогда… Берегись, судно! Не один корабль, кичившийся белыми парусами, опрокидывало Черное море и погребало навеки в своей пучине.

Одна из больших кают на корабле была убрана дорогими коврами и паласами. Вместо стульев вдоль стены были разложены бархатные и шелковые подушки. Каюта была заполнена нарядно одетыми османами. Одни из них, скрестив ноги, неподвижно сидели на подушках, другие пили кофе или дымили кальянами, третьи, лежа, дремали, четвертые смотрели через небольшие оконца на необозримое море.

Среди османов особенно выделялся один сухощавый белобородый старик. Он был старше всех и богаче других одет. Его красивая феска была обернута белой чалмой. К нему все относились с большим уважением.

Старик принимал это как должное и держался с достоинством. Он в раздумье сидел на подушке и медленно перебирал крупные агатовые четки.

— Нет, клянусь истинной верой, я недоволен этой поездкой, — тихо проговорил старик и стал быстро постукивать четками. — Сколько раз я проделывал этот путь, но такой неудачной поездки не припомню. Проста неловко показаться в Стамбуле.

Окружающие сочувственно посмотрели на старца.

— Что ты изволишь говорить, уважаемый эффенди Али-Юсуп? — сдержанно отозвался полулежавший на подушке молодой щеголеватый осман. — Если и ты жалуешься, то каково же нам? Ты везешь около пятидесяти невольников, а у нас у всех вместе столько не наберется.

— Ну и жизнь!.. Если даже эффенди жалуется!.. — вмешался рябой осман средних лет. — Он один везет больше всех нас, вместе взятых, и к тому же, Ибрагим, у него отборный товар: две-три такие девушки, что, клянусь исламом, сам падишах от них не откажется!

— Эх, до чего я дожил! Завидуют, что у меня каких-нибудь пятьдесят невольников, — степенно произнес старый Али-Юсуп. — А спроси владельца корабля, сколько пленных я возил раньше на этом судне из Гюрджистана в Стамбул… Клянусь, немало моих девушек украшало даже гарем падишаха, а о пашах и визирях я к не говорю! Они радовались моему возвращению в Стамбул, как правоверные — празднику Али. И как дешево мы тогда покупали невольников. Сейчас нас снабжает только потийский паша, а в те дни кто только не торговал пленными: князь, дворянин, рядовой гюрджи… Клянусь кораном… как его там зовут… ихнего главного муллу над муллами с огромной высокой шапкой… Кажется, его зовут чкондидели… Я поднес ему как-то янтарные четки, и он одарил меня одной девушкой и двумя юношами. Какая была дешевизна, аллах, аллах!.. А разве ты, Зайдол, не помнишь? — повернулся Али-Юсуп к рябому. — Однажды мы везли столько невольников, что расплачивались ими вместо мелкой монеты в караван-сараях Трапезунда, Самсуна и даже самого Стамбула. А теперь? Разве это торговля? Ничего, кроме расходов, она не дает! Продам этих пленных и перестану заниматься таким убыточным делом.

— Тебе, конечно, легко отказаться, проживешь и так, по милости пророка. А вот нам что делать? — сетовал Ибрагим.

— Эх, где оно, доброе старое время?! — с грустью произнес Зайдол. Если бы еще хоть годика два таких, как вспоминает эффенди! Больше я бы не хотел. Разгневался на нас аллах, и сразу все пошло прахом!

— И действительно, кто в этом виноват, правоверные? — спросил, откинувшись на подушку, седой осман с желтыми зубами. — Почему так захирела торговля?. Еще в прошлом году столько привозили невольников, что ими был полон стамбульский рынок. Будто назло мне все переменилось: как только я поехал покупать пленных, товар сразу подорожал.