Мамлюк - Страница 17

О, какой светлый сон он видел на днях!.. Нет, это был не сон, а почти явь. Около дома стояла мать и лежала что-то в руках. Увидев Хвичо, она выронила то, что держала, и устремилась к нему, раскрыв объятия. Хвичо хотел кинуться к ней навстречу, чтобы она взяла его на руки, как не раз бывало раньше, но почему-то не мог сдвинуться с места. Он задрожал всем телом и проснулся. «Мама, мама!» — скорбно воскликнул ребенок, чувствуя, что сердце его замирает; но мамы нигде не было. Весь в холодном поту, лежал он в постели; отяжелевшая голова кружилась. Мальчик не сразу пришел в себя и долго не мог понять, где он. Страх охватил его. Хвичо расплакался. О, как горько он плакал!

«Возможно, что мама сейчас смотрит с одной из этих гор сюда, но я ее не вижу. Должно быть, и она меня не видит», — думал мальчик, заливаясь слезами.

— Не плачь, дитя, — успокаивал его отец Маркоз, глубоко тронутый слезами ребенка. — Я отвезу тебя к родным; никому не доверю, сам повезу. Вот посажу на этого мула, и поедем! Не думай, что твой дом далеко — всего-навсего день пути. Если выедем рано утром, вечером уже будем там. Ну, иди сюда, сядь со мною на мула.

— Нет. Я лучше пойду пешком, — ответил мальчик. Он едва сдерживал слезы.

Солнце зашло. Хвичо понемногу успокоился. Они спустились с гор.

— Ну, скажи мне, как называется эта низина? — спросил священник.

— Тахогани, — бойко ответил ребенок.

— Молодец, правильно! — обрадовался отец Маркоз. — А вон тот склон?..

— Гвердоула, — выпалил Хвичо, не дав священнику договорить.

— Так, мой милый! — обрадовался тот. — А за Гвердоулой?

— Черный Поток.

— А дальше?

— Лес.

— За лесом?

— Ваке-Кари. За ним — хребет Хула-Дгмула. Там стоит церковь, а за церковью — уже наш дом.

— Ты прекрасно знаешь эти места, — с удовлетворением сказал отец Маркоз. — Если отпустить тебя одного, доберешься сам до дома?

Хвичо задумался.

— Если бы было немного светлее, я бы дошел, — неуверенно ответил он.

Священник улыбнулся. Его особенно радовало то, что печаль мальчика, вызванная воспоминаниями о матери, рассеялась. Отец Маркоз всячески старался развлечь ребенка.

— Если уж ты такой молодец, перескажи то место из деяний апостолов, которое я дал тебе прочесть на днях.

— С самого начала? — живо спросил Хвичо.

— С самого начала.

— «Я со святым духом твоим», — раздался в лесу звонкий детский голос.

— Так, так, — подбадривал священник. — А теперь псалом Давида.

— «Благословен гряди во имя господне…» — нараспев начал мальчик.

— Не спеши, говори яснее, — ласково поучал отец Маркоз.

— «Послание к филиппийцам… От свято…о…го апостола Павла… чте…ние» — проскандировал Хвичо.

— Так, так, — ободрял его священник.

— «Братие… возрадуйтесь… веч…ного господа бо-га… паки… возрадуй…тесь!»

— Это надо петь низким голосом, — заметил Маркоз.

— «Смире…ние ваше пусть будет явно среди людей», — смело продолжал детский голос.

— Тут надо взять тоном выше, — поправил старец.

— «Господь вблизи нас», — пропели они вдвоем.

— Молодец, сынок! Раз ты такой ученый, прочти мне и стих Руставели!

— Какой именно стих? «Нет ни меры и ни счету…»? — с готовностью спросил Хвичо.

— Все равно. Если хочешь, скажи «Нет ни меры…»

— Хорошо.

Нет ни меры и ни счету собранному мной богатству!
Раздари казну бездомным и освободи рабов,
Обеспечь сирот достатком, беднякам благоприятствуй,—
И меня добром помянут обретающие кров! —

одним духом прочитал мальчик.

Отец Маркоз пришел в восторг.

«Как это безбожно — оторвать ребенка от родной земли и продать в Турцию, — думал священник. — Мой несчастная родина! Разве не достаточно, что тысячи твоих сынов пали в борьбе с окружающими тебя врагами? Неужели и оставшиеся в живых защитники твои из-за нашего духовного убожества должны стать добычей неверных!»

— Знай, сынок, что этот стих сложил более пятисот лет тому назад наш прославленный соотечественник, — вдохновенно произнес Маркоз, — он оставил его нам как завет. Но, к стыду нашему, мы не только не следуем этому завету, но, напротив, нарушаем его! Что сказал бы наш знаменитый предок, если бы он своими глазами увидел все те мерзости, которые творят наши господа?! Ты сам чуть не стал жертвой злодейства, но бог помог нам вырвать тебя из когтей насильников, — с грустью сказал он и после краткого молчания продолжал: — Что ж, малыш, может быть., ты мне скажешь еще один стих?

— А какой? «Мир, зачем играешь нами…»? — живо спросил мальчик.

— Хорошо. Скажи мне «Мир, зачем…» — охотно согласился священник.

Мир, зачем играешь нами и кого куда забросишь?!
Как и я, страдает каждый, кто доверился тебе!
Бездною подстерегая, смертного нежданно скосишь,
Но господь не забывает в жертву отданных судьбе! —

с увлечением прочитал Хвичо.

— Ты и это хорошо запомнил, — похвалил мальчика отец Маркоз. — Воистину, человека, преданного человеком, не оставит господь, он спасет его. Надеюсь, что всевышний помилует и нас. Боже! — он воздел руки к небу, — даруй победу Ираклию и Соломону Багратиони. Дай им силу поразить врага и всякого, творящего зло. Да славится имя твое. Увы, сын мой, — вдруг спохватился священник, — все это хорошо, да вот ночь застала нас на полпути. А ночи сейчас темные. Где мы теперь?

— Приближаемся к Черному Потоку.

— Правильно, сынок! Проедем скорее лес, и тогда — мы почти дома… Не бойся! Э-эх, удивительный у нас народ! Какое бы несчастье ни обрушилось на человека, с каким бы препятствием он ни встретился, стоит ему выпить вина — и он забывает о своем горе. И чего мы так задержались за столом у Лукайи? Бедняга похоронил жену, да еще столько денег израсходовал на поминки!.. Я, конечно, не мог обидеть его отказом — пили за упокой усопшей. Вынуждены были задержаться, а теперь приходится тащиться по лесу в глухую полночь, — жаловался Маркоз.